Самый популярный российский актер начала XXI века по версии «Википедии»? Сам он от такого определения просто отмахивается. В этом нет кокетства: и на жизнь, и на профессию Константин Хабенский смотрит под совершенно другим углом.
Если однажды Константин Хабенский назначит вам встречу, знаете, что будет самой большой ошибкой? Опоздать на нее хоть на пару минут. Да, он все понимает про пробки. Но сам не опаздывает. И, наверное, самый страшный сон партнеров Хабенского в театре и кино – тот, в котором они, играя с ним сцену, вдруг забывают свои реплики. Константин Хабенский – профессионал, и только желание избежать пафоса, категорически ему чуждого, мешает написать это слово с большой буквы. Поэтому он требователен – к себе и другим. Поэтому готов по просьбе фотографа мгновенно выдать любую эмоцию. И поэтому сдержанно, тщательно выбирая слова, отвечает на вопросы, а некоторые просто обходит. Зато если уж говорит, то о том, что для него на самом деле важно.
Ко Дню космонавтики на экраны выходит фильм «Время первых» о полете корабля «Восход-2», где у вас одна из главных ролей. На первый взгляд, не самая драматическая история: ничего сверхъестественного, по нынешним меркам, не произошло. Чем вас привлек сценарий?
Константин Хабенский:
Это только кажется, что ничего сверхъестественного не произошло. На самом деле произошло очень много событий – в том числе и невозможных, на взгляд людей того времени. Ну, например, первый выход человека в космос.
Да, но выходил не ваш герой, не Павел Беляев, а Алексей Леонов.
Это так. Но в команде, будь в ней два человека или двадцать два, всегда есть тот, кто остается в истории фамилией и поступком, а есть и другие: люди, которые сделали все для того, чтобы мы знали фамилию и поступок.
Вам этим была интересна роль?
Мне было интересно поискать, пофантазировать, пособирать образ Беляева, командира корабля, который корректировал, регулировал и обеспечивал безопасность этого выхода в космос, – наверное, так. Понять характеры, их совместимость или несовместимость, историю, которая складывалась между двумя этими космонавтами. Как они шли к тому, чтобы совершить это – невозможное. Как менялись их отношения, какими сторонами они открывались друг другу и во время полета, и до, и после.
Нельзя жить прошлым, но нужно все лучшее, что с тобой было и что приемлемо в сегодняшних условиях, возрождать и сохранять
В первую очередь это все-таки история характеров и их развития. История полета не космического корабля, а человеческого духа. Мой герой – это человек, который говорит: «как Родина прикажет». Человек военный, человек приказа, человек долга. И очень интересно понять, что за всем этим стоит. За выучкой, за рублеными фразами, за формой и выправкой, которую сразу видно, даже если человек в штатском. Какие там радости, обиды, какие переживания – вот до этого и хотелось докопаться.
Во многом эта преданность долгу – еще и черта эпохи.
Верно, и это тоже. И может быть, мной двигала отчасти ностальгия по тем людям – бессребреникам, которые работали в первую очередь на благо страны, ради нее. Да и сейчас такие есть, слава богу. Но мне кажется, большая часть общества смотрит совсем в другую сторону.
Что вы имеете в виду? Если говорить про ностальгию, то она как раз сейчас приобретает пугающие масштабы.
Мы говорим о разных вещах. Я – о ностальгии по отношениям, в которых главное – долг и доверие. По ответственности за то, что ты делаешь. Это же нормальная вещь. Приходишь вовремя на работу, приходишь подготовленный – если о моей работе. Стараешься ответственно относиться к тому, что ты делаешь. И иногда призываешь к этому и других. Нельзя жить прошлым. Но нужно все лучшее, что с тобой было и что, как тебе кажется, приемлемо в сегодняшних условиях, возрождать и сохранять.
Из ваших слов следует, что уровень доверия и ответственности, который мы наблюдаем сегодня, вас не устраивает. Раньше все в этом смысле было лучше?
Я не могу говорить за все общество. Но наверное, да, вы правы. Наверное, так, потому что я максималист и периодически говорю себе: «Тише-тише, не надо так уж»… В первую очередь все зависит от воспитания. Наверное, эта ответственность – гипертрофированная даже – у меня от отца.
Вас строго воспитывали?
Не скажу, что прямо так уж строго, нет. Просто у меня был человек, по которому я мог измерять свои поступки. И который в какой-то момент жизни позволял мне совершать ошибки и самостоятельно их исправлять. Это достигается не лекциями и нравоучениями, только личным примером. Я думаю, так.
Ваша благотворительная деятельность – тоже следствие максимализма и чувства ответственности?
Наш фонд старается в том числе ненавязчиво напомнить и показать личным примером, как это просто, как это хорошо в первую очередь для нас самих – с точки зрения внутренних ценностей и человеческого достоинства – помочь другому человеку. Наша профессия – при всем моем к ней уважении, – она такая… Если у нас что-то вдруг не получится, то никто от этого физически не пострадает, по большому-то счету. Зато если получится, то это придаст кому-то уверенности, кто-то задумается, для кого-то, возможно, станет открытием, ну или просто настроение поднимется.
Хотелось бы поменять отношение общества к онкологическому диагнозу как к приговору. Это ведь не так, жизнь на этом не заканчивается
А фонд – это все-таки история реальной помощи. Причем не одноразовой – когда помогли с операцией ребенку, например. Это и последующее его ведение, физиотерапия, введение и адаптация в обществе, реабилитация психологическая и социальная. И работа с родителями, которые испытали шок, которым тоже нужно жить полноценной жизнью, не трястись каждую минуту из-за того, что все может повториться. Хотелось бы поменять отношение общества к онкологическому диагнозу как к приговору. Это ведь не так, жизнь на этом не заканчивается. Наша программа так и называется: «Знать и не бояться».
А вы могли бы целиком посвятить себя фонду и благотворительности, отказавшись от актерской работы?
Не знаю. Сейчас фонд в хорошей форме, у нас работают 14 сотрудников, большая команда. А я – я думаю, еще не наработал в профессии все, чтобы спокойно отказаться от нее.
Чего вы еще от нее ждете?
Того же, чего и всегда. Не повторяться. Работать с режиссерами, которые заставляют тебя удивляться.
И когда в последний раз было такое удивление?
Давно, к сожалению.
Вы сейчас больше заняты в кино?
Да, в кино и на телевидении. Это не значит, что мне не интересен театр, я просто не хочу скакать со съемочной площадки на театральные подмостки. Я стараюсь действовать последовательно, чтобы закончить с одним, а потом взяться серьезно и ответственно за другое. Спектакль и фильм – это абсолютно разная материя. Совпадают они только в одном: актерам желательно знать текст, ну или хотя бы понимать, о чем он. И говорить друг за другом. Все остальное – разное.
Театр – это сиюминутное дело, общение, энергия. Это то, как ты держишь ритм, это опережение зрителя на два-три шага
Театр – это сиюминутное дело, общение, энергия. Это то, как ты держишь ритм, это опережение зрителя на два-три шага. Способность брать верх над своими эмоциями – потому что нелепо выглядят актеры, которые начинают плакать навзрыд и так и плачут, пока последние зрители не уходят где-то посредине спектакля. Это я условно, конечно, говорю. И еще много-много всего. Театр – это очень живая вещь.
Можете рассказать подробнее о телевизионных проектах?
Сейчас я снимаюсь в большой истории к столетию Октябрьской революции. Это восьмисерийный фильм.
Художественный?
Это зависит от того, как мы его сделаем. Может, и антихудожественный получится.
Простите, игровой, я имел в виду.
Да, конечно. Я играю Льва Давидовича Троцкого.
Готовы к новой волне разговоров о большевиках и о том, нужно ли выносить Ленина из мавзолея?
Ну, мы не о политике снимаем, это опять же история характеров, отношений, поступков. Без разговоров, конечно, не обойдется, но профессия актера, режиссера, да и любого художника вообще, наверное, не может не провоцировать человека. На эмоции, на размышления. Если ты этого не делаешь, если ты играешь, а в зрительном зале – равнодушие, то ты чем-то не тем занимаешься.
Мы все время говорим о вашей работе. А отдыхать вы умеете?
Умею, наверное. Вот в системе йоги, кажется, есть упражнения, которые ведут к полному очищению сознания. Я, правда, йогой не занимаюсь. Но театр – для тех, кто старается честно работать на сцене, – это история проветривания. Ты проветриваешься, если работаешь честно. Из тебя выходит все лишнее, ты пуст, очищен, ты наполняешься другой энергией. И даже когда тяжелейший спектакль, когда сил нет никаких, руки-ноги болят, а голос сорван – но зритель это принял, то на самом деле ты абсолютно счастлив, пусть даже кажется, что ты еле ходишь. На самом деле ты отдохнул. Ты все выдал, очистился и теперь готов идти дальше.
И трудную роль не приходится потом стаскивать с себя, как мокрую одежду?
Бывает. В основном так бывает, когда не получается. Нужно каждую секунду понимать и чувствовать – себя, зрителя и то, что происходит на улице. Нужно, чтобы все это в тебе было. Вот вы спросили про отдых. Я не знаю, как правильно нужно отдыхать. Я вот, как и большинство, отдыхаю неправильно: ложусь на диван и смотрю телевизор. Мне нужно дня два вздохнуть, чтобы дальше заниматься чем-то еще. Отдых – это выход в другой ритм существования. Собственно, за этим многие уезжают на моря или в леса. Просто, чтобы выйти в этот другой ритм. Мне в этом смысле даже проще. У меня разный ритм в разных городах. Разный ритм в театре и в кино. Иногда тяжелый, но разный.
